Оборвалась душа в этот вечер, когда нам улыбалась луна, снег искрился и падал на плечи, я хмельной был тобой без вина.
Мы шутили, смеялись и пели, и нам звезды казались у ног, и грустить мы тогда не умели, и представить себе я не мог.
Малолетки вдруг к нам подскочили, современная здесь молодежь, закурить, как обычно, спросили, пальцы веером и к горлу нож.
В результате мокруха и зона, с лесосплава я шлю вам привет, а в ответ только «нет» — «нет резона», накатили мне двадцать пять лет.
Двадцать пять, в сердце боль каждый вечер, двадцать пять, как с куста не скучай, двадцать пять, нам всего лишь до встречи, двадцать пять, душу грей крепкий чай.
В зоне здесь как в другом измерении, как забег на плохом скакуне, жизнь как сон, как сплошное затмение, как с куста приснилась уж мне.
Задыхалась душа, но стерпела, отмотала «гуманный» свой срок, от звонка до звонка хрипло пела, просочилась теперь между строк.
Двадцать пять, в сердце боль каждый вечер, двадцать пять, как с куста не скучай, двадцать пять, в сердце боль каждый вечер, двадцать пять, душу грей крепкий чай.
Вот и солнце взошло, тают свечи, мне сегодня уж просто невмочь, подарила судьба мне в тот вечер, как теперь оказалось, дочь.
Мы шутили, смеялись и пели, это счастье — ведь есть всё же Бог, но забыть мы уже не сумели, и не спеть этих строк я не мог.
Двадцать пять, в сердце боль каждый вечер, двадцать пять, как с куста не скучай, двадцать пять, нам всего лишь до встречи, двадцать пять, душу грей крепкий чай.
Двадцать пять, я шагал к этой встрече, двадцать пять, душу грел только чай!
